[Ловкий Пройдоха]

***

Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!

Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!

ЛЮБОВЬ И ТРУСОСТЬ

Почему так нередко любовь непрочна?
Несхожесть характеров? Чья-то узость?
Причин всех нельзя перечислить точно,
Но главное все же, пожалуй, трусость.

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,
А именно трусость - первопричина.
Она-то и есть та самая мина,
Что чаще всего подрывает счастье.

Неправда, что будто мы сами порою
Не ведаем качеств своей души.
Зачем нам лукавить перед собою,
В основе мы знаем и то и другое,
Когда мы плохи и когда хороши.

Пока человек потрясений не знает,
Не важно - хороший или плохой,
Он в жизни обычно себе разрешает
Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

Но час наступил - человек влюбляется
Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и появляется
Трусость - двуличный и тихий враг.

Волнуясь, боясь за исход любви
И словно стараясь принарядиться,
Он спрятать свои недостатки стремится,
Она - стушевать недостатки свои.

Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то "подкрасить" характер свой,
Скупые на время становятся щедрыми,
Неверные - сразу ужасно верными.
А лгуньи за правду стоят горой.

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,
Влюбленные словно на цыпочки встали
И вроде красивей и лучше стали.
"Ты любишь?" - "Конечно!"
"А ты меня?" - "Да!"

И все. Теперь они муж и жена.
А дальше все так, как случиться и должно;
Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!
Вот тут и ломается тишина...

Теперь, когда стали семейными дни,
Нет смысла играть в какие-то прятки.
И лезут, как черти, на свет недостатки,
Ну где только, право, и были они?

Эх, если б любить, ничего не скрывая,
Всю жизнь оставаясь самим собой,
Тогда б не пришлось говорить с тоской:
"А я и не думал, что ты такая!"
"А я и не знала, что ты такой!"

И может, чтоб счастье пришло сполна,
Не надо душу двоить свою.
Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна
Не меньше, чем в космосе иль в бою!

КАК МНЕ ТЕБЕ ПОНРАВИТЬСЯ?

Как мне тебе понравиться?
Стать мрачным и непонятным?
А может быть, вдруг прославиться
Поступком невероятным?

Или вдруг стать мятежным,
Порывистым и упрямым?
А может быть, нежным-нежным
И ласковым самым-самым...

А то вдруг лукаво-мглистым,
Сплетающим ловко сети?
Иль простодушно-чистым,
Доверчивым, словно дети?

Иль стать искушенным в жизни,
Солидным и мудрым очень,
Так, словно бы между прочим
Роняющим афоризмы?

Разгневать тебя мне, что ли,
Поссорясь с тобой всерьез?
Иль рассмешить до колик,
До радостно-глупых слез?

Богатым прийти иль бедным,
С подарками или без?
Словом ли вдруг хвалебным
Поднять тебя до небес?

Что делать? Куда направиться:
К другу или врагу?
Откуда решенье явится?
Как мне тебе понравиться,
Понять уже не могу!

А ты даже будто рада
Терзать меня, как юнца.
Но только любовь не надо
Испытывать без конца.

Запомни мое пророчество:
Когда-нибудь, как во сне,
Страдая от одиночества,
Ты снова придешь ко мне.

И, бросивши спесь красавицы,
Скажешь: - Встречай, чудак!
Я с сердцем не в силах справиться.
Ну, как мне тебе понравится? -
А я улыбнусь: - Никак.


ЕСЛИ ЛЮБОВЬ УХОДИТ!

Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,
Можно пойти на просьбы и даже на униженья,
Можно грозить расплатой, пробуя запугать.

Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И, с болью твердя, как горько в разлуке пройдут года,
Поколебать на время, может быть, вызвать жалость
И удержать на время. На время — не навсегда.

А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,
Сказать: — Я люблю. Подумай. Радости не ломай. —
И если ответит отказом, не дрогнув, принять, как надо,
Окна и двери — настежь! —Я не держу. Прощай!

Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.
И все-таки, чтоб себя же не презирать потом,
Если любовь уходит — хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!

ЗНАЮ, БОЛЬНО ТЕБЕ, ДРУЖИЩЕ


Знаю, больно тебе, дружище:
Хворь, скосив, унесла подругу.
И в глазах твоих будто вьюга
Горько кружит над пепелищем.

Только мне тяжелее было.
Я страшнее знавал дела.
Мне любимая изменила,
Это хуже, чем умерла.


Эдуард Асадов

@темы: Любимые стихи, Цитата, Стихотворение

---

[Djina Lollobridjida]

Пора. Давно уже пора –
Сжигать мосты, давить фигурки
Желаний тонкого стекла,
Забытых в темных закоулках

Души, где лампы фонарей
В порыве ярости разбиты,
В бреду мелькающих огней
Шоссе, на гравии изрытом.

Чужая жизнь с твоею в смесь
Смешавшись, чем-нибудь мешает.
Чужих «а вот» густая взвесь
Сомнений ядом отравляет.

Рассвет колышется чуть-чуть
В дрожащей соли слез колючих.
Горчащих слов больная суть,
Что ничего не станет лучше.
… … …
Игрою слов испорченные мысли!
Бравурный траур, приторный на вкус!
Красивость фраз, вконец лишенных смысла…
Невыносимость неподдельных чувств.
03.09.2011г.

@темы: Своё, Стихотворение

---

Это, наверное, от отчаяния...

[Djina Lollobridjida]

Рассчитано на длительную память.
Прочитано – и сразу же забыто.
Мелькнет в глазах бесцветная усталость
При взгляде на сюжет давно избитый.

Усталость… Резко встать, куда-то мчаться,
Бежать, чтобы сейчас от нее скрыться.
От пункта А до пункта Б добраться.
И думать, что успела измениться.

От струн гитарных загрубели пальцы.
От чувств стандартных высыхают слезы.
А впрочем, можно все-таки остаться
И посмотреть, как подыхают грезы.

Приятно быть непонятым. Наверно.
Приятно жить в себе, но так, чтоб видно.
Пойти можно повеситься, к примеру.
Но за такую глупость будет стыдно…
31.08.2011г.

@темы: Своё, Чепуха/Нонсенс, На критику, Стихотворение

---

[Ловкий Пройдоха]

***

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.


***

Сначала в бездну свалился стул,
потом - упала кровать,
потом - мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом - учебник "Родная речь",
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.

Иосиф Бродский

@темы: Цитата, Стихотворение

---

[Ловкий Пройдоха]

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

За музыкою только дело.
Итак, не размеряй пути.
Почти бесплотность предпочти
Всему, что слишком плоть и тело.

Не церемонься с языком
И торной не ходи дорожкой.
Всех лучше песни, где немножко
И точность точно под хмельком.

Так смотрят из-за покрывала,
Так зыблет полдни южный зной.
Так осень небосвод ночной
Вызвезживает как попало.

Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона.
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.

Нет ничего острот коварней
И смеха ради шутовства:
Слезами плачет синева
От чесноку такой поварни.

Хребет риторике сверни.
О, если б в бунте против правил
Ты рифмам совести прибавил!
Не ты — куда зайдут они?

Кто смерит вред от их подрыва?
Какой глухой или дикарь
Всучил нам побрекушек ларь
И весь их пустозвон фальшивый?

Так музыки же вновь и вновь!
Пускай в твоем стихе с разгону
Блеснут в дали преображенной
Другое небо и любовь.

Пускай он выболтает сдуру
Все, что впотьмах, чудотворя,
Наворожит ему заря...
Все прочее — литература.


Поль Верлен

в переводе Бориса Пастернака

@темы: Цитата, Стихотворение

---

[Ловкий Пройдоха]

"С годами Павел Алексеевич находил все более смысла в чтении древних историков.
– Это единственное, что примиряет меня с сегодняшними газетами, – постукивал он твердым, в йодистой рамке ногтем по кожаному переплету "Двенадцати цезарей".
Василиса убирала у него в кабинете, он сидел в комнате девочек, ожидая конца ежемесячного мероприятия. Таня удивленно поводила тонкой, с фамильной кисточкой у основания, бровью:
– Не вижу никакой связи, пап.
Как тебе сказать? Юлий Цезарь был гораздо талантливее Сталина как полководец, Август во сто крат умней, Нерон более жесток, а Калигула более изобретателен на всякую мерзость. И все, решительно все, и самое кровавое, и самое возвышенное, становится исключительно достоянием истории.
Таня приподнялась с подушки:
– Но как-то грустно думать, что все так бессмысленно и все жертвы напрасны.
Павел Алексеевич усмехнулся и погладил шагреневый переплет:
– Какие жертвы? Не бывает никаких жертв. Есть только инстинкт самооправдания, оправдания действий, иногда глупых, иногда бессмыссленных, чаще злых и корыстных... Через какую-нибудь тысячу лет, Танечка, а может, через пятьсот, старый гинеколог вроде меня – уж нашу-то профессию никакой прогресс не отменит – будет читать старинную русскую историю двадцатого века, и там будет две страницы про Сталина и два абзаца про Хрущева. И несколько анекдотов...
Таня улыбнулась:
– Не так, пап. Будут знать Ахматову, Цветаеву, Пастернака, а Сталина и Хрущева упомянут только по той причине, что они их преследовали.
– Это будет уже при коммунизме, – мечтательно вставила Тома, заботливо обмывавшая больную монстеру.
Павел Алексеевич был в хорошем расположении духа и позволил себе пошутить:
– Нет, Томочка, это будет уже после...
"Надо будет потом у Тани спросить, что он имеет в виду", – решила Тома. Что будет после коммунизма, про это ей не говорили".

«Собаковод заговорил горячо и быстро. Видно было, что его давно пекла невысказанная мысль:
– Вот понимаете ли, когда говорят "живут как кошка с собакой", то за этим глубокая мысль имеется. Это два совершенно противоположных типа, ввиду их отношения к человеку. Кошка в человеке вообще не нуждается. Она в чем нуждается? В тепле, в пище. Это да. Сам человек ей совершенно не нужен. Кошка, я бы сказал, человека презирает. Она его умнее. Человеку кажется, что он держит кошку, а на самом деле, это она его держит. Кошку нельзя заставить. Она даже просьбы выполнять не любит. Я же дрессуру знаю – она ни в какую не хочет подчиняться. У нее достоинство. Ей надо, чтобы человек ей служил. И знаете, мне, например, даже нравится эта их независимость. Кошка никогда не подлизывается. Вот, к примеру, она трется о вашу ногу, вы думаете, она к вам ласкается... Нет, это она мышцы себе разминает, почесывается о ваши ноги. Она себе, а не хозяйке удовольствие доставляет. Вы, вы кошке служите, а не она вам. С собаками все по-другому. – Он положил руку с двумя изуродованными пальцами на собачью голову. – Веселая подтвердит».

Людмила Улицкая, "Казус Кукоцкого"

@темы: Цитата

---

[Ловкий Пройдоха]

Антон Павлович Чехов

Что чаще всего встречается
в романах, повестях и т. п.?



Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обеднявший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки, немец-управляющий, эсквайр и наследник из Америки. Лица некрасивые, но симпатичные и привлекательные. Герой — спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков.
Высь поднебесная, даль непроглядная, необъятная... непонятная, одним словом: природа!!!
Белокурые друзья и рыжие враги.
Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть.
Тетка в Тамбове.
Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис; часто имеет палку с набалдашником и лысину. А где доктор, там ревматизм от трудов праведных, мигрень, воспаление мозга, уход за раненным на дуэли и неизбежный совет ехать на воды.
Слуга — служивший еще старым господам, готовый за господ лезть куда угодно, хоть в огонь. Остряк замечательный.
Собака, не умеющая только говорить, попка и соловей.
Подмосковная дача и заложенное имение на юге.
Электричество, в большинстве случаев ни к селу ни к городу приплетаемое.
Портфель из русской кожи, китайский фарфор, английское седло, револьвер, не дающий осечки, орден в петличке, ананасы, шампанское, трюфели и устрицы.
Нечаянное подслушиванье как причина великих открытий.
Бесчисленное множество междометий и попыток употребить кстати техническое словцо.
Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства.
Очень часто отсутствие конца.
Семь смертных грехов в начале и свадьба в конце.
Конец.

@темы: Юмор, Цитата

---

[Ловкий Пройдоха]

«Агафья Тихоновна. Право, такое затруднение — выбор! Если бы еще один, два человека, а то четыре — как хочешь, так и выбирай. Никанор Иванович недурен, хотя, конечно, худощав; Иван Кузьмич тоже недурен. Да если сказать правду, Иван Павлович тоже, хоть и толст, а ведь очень видный мужчина. Прошу покорно, как тут быть? Балтазар Балтазарович опять мужчина с достоинствами. Уж как трудно решиться, так просто рассказать нельзя, как трудно! Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась. А теперь поди подумай! просто голова даже стала болеть. Я думаю, лучше всего кинуть жребий. Положиться во всем на волю божию: кто выкинется, тот и муж. Напишу их всех на бумажках, сверну в трубочки, да и пусть будет, что будет».

Н.В. Гоголь, "Женитьба"

@темы: Юмор, Книги, Цитата

---

[Ловкий Пройдоха]

«Я убеждён, что из всех различных способов начинать книгу, которые нынче в употреблении в литературном мире, мой способ наилучший, - я уверен также, что он и самый благочестивый – ведь я начинаю с того, что пишу первую фразу, - а в отношении второй всецело полагаюсь на Господа Бога».

«В любви так же, как и в рогоношении, - страдающая сторона в лучшем случае бывает третьим (обыкновенно же последним) лицом в доме, которое что-нибудь узнаёт о случившемся».

Лоренс Стерн, "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена"

@темы: Юмор, Книги, Цитата

---

На "Тёплом Стане"

[Djina Lollobridjida]

Осталось писать стихи.
И строчки чужими стали.
Как берег чужой реки,
Как лезвие грубой стали.

Отбитым осколком дня
Застыло пустое время,
Засасывая меня –
В тягучий ил твердый кремень.

Минута. Еще. Еще.
Здесь много людей и судеб.
А время – для всех ничье –
Для каждого чем-то будет.

Колеса берут разгон –
Уходит не мой автобус.
Давно за спиной мой дом.
А ты не грустить попробуй!

Отлаженный механизм
Посадки и отправленья…
Клубится туман низин,
По ветру лугов теченье.

Зачем о пути грустить?
Пять дней – предстоит вернуться.
Опять буду слезы лить.
В прощании захлебнуться.

@темы: Своё, Стихотворение

---

[Ловкий Пройдоха]

«-Куда же вы? – сказал доктор Роузберри. – Посидите с нами.
- Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую-нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эверглейдс.
- И что там делать? – спросил Бак, поражённый.
- Что делать? – переспросил Гаррисон. – Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.
- А что вы имеете против машин? – сказал Бак.
- Они рабы.
- Ну, так в чём же дело? – сказал Бак. – Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.
- Конечно, могут. Но ведь они к тому же ещё и соревнуются в этом с людьми.
- Да ведь это же здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.
- Каждый, кто вступает в соревнование с рабом, сам раб, - тихо сказал Гаррисон и вышел».

«Товарищем Пола по камере в подвальном помещении управления полиции был маленький и элегантный молодой негр по имени Гаролд. Попал он за решетку за мелкий саботаж: разбил автоматическую установку по обучению правилам уличного движения — громкоговоритель с соответствующим оборудованием, установленный на фонарном столбе прямо напротив окна его спальни.
— «Оглядитесь по сторонам! Переходите улицу только на перекрестках!» — орал Гаролд, подражая голосу громкоговорителя, записанному на магнитофонную ленту. — Целых два года я вынужден был жить рядом с этим паршивым громкоговорителем. Ведь каждый раз даже теперь, когда кто-нибудь шагнет на мостовую, он тут же включает свой электрический глаз и начинает вопить: «Не проходите на стоянке между двумя машинами!» И наплевать ему, кто это идет и зачем. Он просто так сделан, что должен быть внимательным. «Осторожней! Не делайте того! Не делайте этого!» Старая бродячая собака проходит под окнами в три часа ночи, но эта паскудная штука и здесь не пропустит шанса поорать на всю улицу. «Если вы сидите за рулем, — вопит он этой старой собаке, — если вы сидите за рулем, не потребляйте спиртных напитков!» А потом ползет какой-то пьяница на четвереньках, и этот механический идиот сообщает ему, что по установленному в городе порядку каждый мотоцикл должен иметь задние фары.
— И сколько вам дали за это? — спросил Пол.
— Пять дней. Судья говорит, что я уже могу выходить. Единственное, чего они от меня хотят, — это чтобы я сказал, будто жалею о своем поступке. Но я говорить этого не собираюсь, потому что ничуть не жалею».

Курт Воннегут "Механическое пианино"

Если кто-то ещё не знаком с творчеством этого автора, очень рекомендую почитать данную книгу.

@темы: Цитата

---

[Ловкий Пройдоха]

«Когда в 1919 году Московский лингвистический кружок обсуждал проблему ограничения определения сферы epitheta ornantia, Владимир Маяковский выступил с возражением, заявив, что для него любое прилагательное, употребленное в поэзии, тем самым уже является поэтическим эпитетом - даже «большой» в названии «Большая Медведица» или «большой» и «малый» в таких названиях московских улиц, как Большая Пресня и Малая Пресня. Другими словами, поэтичность - это не просто дополнение речи риторическими украшениями, а общая переоценка речи и всех ее компонентов.
Один миссионер укорял свою паству - африканцев за то, что они ходят голые. «А как же ты сам? – отвечали те, указывая на его лицо. - Разве ты сам кое-где не голый?» - «Да, но это же лицо». - «А у нас повсюду лицо», - ответили туземцы. Так и в поэзии любой речевой элемент превращается в фигуру поэтической речи».

Роман Якобсон "Лингвистика и поэтика"

@темы: Лингвистика, Литературоведение

---

Диалог

[amnephis77]

Диалог (вариации на тему "Пророка")

- Давай начнем с начала.
- Давай.
- Так как это было? Ты помнишь, как это началось?
- Вообще-то... я шел по пустыне.
- В прошлый раз ты употребил слово «влачился».
- Это слово чересчур экспрессивно, в этот раз я обойдусь без него.
- Чересчур экспрессивно, и еще вдруг кто подумает, что тебе свойственен недостаток самоуважения.
- Перестань.
- Извини. Я помню, что там было мрачно.
- Да, там было мрачновато.
- Это было долго?
- Это было долго.

С мучением всегда так...

С мучением всегда так – оно всегда длится веками. Пока не перестанешь отличать время от пространства, пока не потеряешь счет дням, или часам, или... пока не потеряешь навыки счета вообще.
- Да, ты прав, это было мучение.
- Это была жажда. Жажда, измучившая настолько, что невозможно было двигаться дальше, но двигаться приходилось – а как же иначе? Я не мог ждать, пока жажда пройдет сама собой, я не верил, что моя жажда может пройти сама собой, просто так, и я продолжал двигаться, я продолжал искать, очень сложно... это было очень сложно. Духовный поиск... странно, что он может так мучить, правда?
- Нет, не странно. Зачем ты оправдываешься? Духовный поиск или сенсорная депревация – одинаково мучительны.
- А когда и то, и другое разом, то... На самом деле я понимаю, откуда в тот раз взялось слово «влачился».
- Но в этот раз без него?
- В этот раз без него.
- Так что же было дальше?
- Дальше, или в какой-то момент... я понял, что это шестикрылый ангел. Таких называют «серафимы».
- Ты его увидел?
- Не уверен, что сначала увидел, а потом понял, скорее наоборот. Я понял, что это кто-то шестикрылый, несколько дней я мучился от неотвязности этой мысли, пока не поверил – да, всё так и было. Я его увидел.
- Подожди, это ведь было на перепутье?
- Это было в пустыне, под деревом, в тени одинокого дерева, в его чахлой тени. Пустыня... это такое пространство, в котором сложно точно определить, где путь, где перепутье, где линия горизонта, которую не пощупать, где край обрыва, за который можно уцепиться, если вдруг почва вздумает уйти из-под ног.
- Мне кажется, ты не прав! Шестикрылые серафимы – их не существует в природе! Это были три ангела, три путника, они часто появляются под одиноким деревом, или рядом с тем, кто жаждал чересчур долго.
- Нет, он был один. С шестью крыльями.
- Я помню по-другому, что их было трое, и у каждого – по два крыла.
- Рука было одна, та, которая меня коснулась – на ней было десять пальцев, легких, словно пух...
- Прозрачных, словно сон...
- И это тоже, и вот тогда-то я увидел его по-настоящему.
- Все-таки одного?
- Да, он был один, ты что-то путаешь, те трое появились позже, а сначала он дотронулся до меня, до моих вздрогнувших век, и мои глаза открылись. Запекшийся гной, пыль, слезы, не выплаканные вовремя и потому ставшие соринками слюды, искажающими кристаллами, всякий мусор – всего этого как ни бывало, только небо, ультрамариновое и беспощадное, и плоскость песка – желтого, ослепительного. Может я просто заплакал, когда увидел его.
- Ты запомнил его внешность?
- О да. Очень красивый, абсолютно безобразный, никакой, колюще-режущий, полупрозрачный, мои руки проходили сквозь, когда я пытался пощупать его, или его крылья, сколько бы их ни было, я насчитал только шесть.
- Ты же мог потерять навыки счета, ты же скитался так долго!
- Я знаю. Я предупредил тебя, теперь об этом будешь помнить ты.
- А потом появились звуки?
- Да. Я наконец-то услышал это, то, что раньше считал глухонемой бесконечностью.
- И равнодушием.
- И равнодушием. Да. Равнодушие глухонемой бесконечности было моим собственным равнодушием, я заплакал даже ртом, когда понял это. Листья винограда шелестели на другом конце пустыни, в том оазисе, откуда нет так далеко до моря, красавица томно вздыхала внутри равноудаленности своей золотой клетки, верблюды вытаптывали какие-то перепутья в скрипящих песках, журчали чьи-то чужие сны, или чьи-то иноязычные реки, а ночующие под мостами в дождливых местностях проклинали того, кого они не видели, того, кто стоял передо мной воочию, того, кто заставил меня слышать даже дыхание литосферных плит. О, раньше я проклинал глухонемую бесконечность, я называл ею этот мир, которого не слышал, но что стало ясно – что колени мои подкашиваются, что я лежу ничком, что благословить вселенную необходимо, если ты ее услышал. Мои жалкие слова! Мои слова как дорожные булыжники, и я снова давлюсь ими. Где-то, на какой-то широте с долготой собиралась гроза, я услышал и это. Возможно, что я видел или слышал тех трех ангелов, которые так хорошо запомнились тебе, но трое или пятьдесят – сложно было разобрать, я был в чахлой тени одинокого древа, солнце было в зените, а он стоял передо мной.
- Он... поцеловал тебя?
- Да. Он поцеловал меня.
- И твоя жажда исчезла?
- Я не знаю, исчезла или нет, моя жажда стала не важна для меня. Он... честно говоря, поцеловав меня, он отрезал мой язык, он заменил мой язык другим, раздвоенным, совсем другим. Может, моя жажда заключалась внутри моего языка? Может, она осталась где-то там? Вместе с тем куском плоти?
- Получается, он наказал тебя.
- Наказал?
- Тебе было больно?
- Больно? Я не знаю, не уверен. Это было не важно. Это... это же было познание, как оно есть. Возможно... возможно, познание бывает болезненным.
- За что он наказал тебя, если наказал?
- Я не думаю, что он наказал меня. Он подарил мне этот раздвоенный язык – может, я жаждал как раз этого?
- Тебе стало легче говорить? Ты называешь слова булыжниками – значит, не стало!
- Я не знаю. Дело же не в том, легче или нет стало говорить. Раньше... я не мог догадаться о том, что слова бывают булыжниками, а теперь – могу.
- Получается, он подарил тебе дислексию? А ты полон благодарности?
- Нет, не так. Скорее... я бы сказал, что теперь способен различить дислексию... раньше не мог, и я не понимал того, насколько я косноязычен. И потом... Это же сравнительно новый язык! У меня он совсем недавно. Вот когда он освоится внутри меня как следует...
- И откуда он его только взял? Ангелы носят такое с собой, за пазухой что ли?
- Не знаю. Твой скепсис неуместен.
- Ну еще бы! А что дальше... он поцеловал тебя снова?
- Нет, он всего лишь заменил мое сердце вечно пылающим куском угля. Но это уже мелочи, я полагаю... это было чем-то вроде анестезии.
- Получается, язык тебе был важнее, чем сердце?
- Я не говорил этого, что важнее... Возможно, замена органа речи прошла для меня более заметно. Возможно, к тому моменту, когда мне заменяли сердце углем – в моих глазах рябило какое-нибудь красное марево. Возможно к этому моменту я уже уяснил, что этот серафим способен оперировать людей, возможно, это было уже не так удивительно.
- А возможно, твое сердце всегда было немного углем.
- Возможно. Кстати... если я расстегну рубашку, ты сможешь увидеть след постоянного внутреннего ожога у меня на груди, над солнечным сплетением.
- Если ты расстегнешь рубашку? Но ты не расстегнешь?
- Пока нет, вдруг ты испугаешься этого ожога? Вдруг мы не договорим в таком случае.
- Ты не стесняешься между прочим показывать мне свой язык.
- Это неизбежно, раз уж мы говорим.
- А что потом... Твое мучение прошло?
- Я не знаю и этого. Мое мучение стало чем-то неважным для меня. Наверно, я долго пролежал под тем деревом, когда он улетел.
- Улетел?
- Или просто исчез, удалился. Я лежал без сил, но знаешь что? Я испытывал всесокрушающее облегчение. Настолько всесокрушающее, что долго, до самой темноты, не мог пошевелиться.
- А с наступлением темноты?
- Я уже научился выбирать звуки. Слушать одно и не слушать другое. Я пошел, пошатываясь, но идти было легко – легко, как никогда прежде.
- И что ты слушал в ту ночь?
- Какой-то спокойный баритон, патефонная пластинка. Он пел о своих желаниях, или об исполнении своих желаний, и о том, что речью можно выжечь то еще клеймо на теле. Это была красивая и странная песня, я слушал ее до самого рассвета.
- Я помню, как мерцали звезды. Я бы выбрал сверчков, а не баритон, как ты.
- Но ты не выбрал.
- Да, мне было приятно то, что так приятно тебе.Тебе говорили, что твой язык больно жжется?
- Да, говорили. Но это не значит, что тот с шестью крыльями принес мне наказание.
- Не значит... Мне кажется, что твой язык совсем не жжется.
- Правда?
- Правда. Возможно... он просто чересчур солоноватый.
- Ты... просишь меня? ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
- Возможно... если ты поцелуешь меня снова... я пойму что-то еще. Пойму, или увижу, или услышу. И вдруг мы еще не окончательно прозрачны друг для друга?
- Я... попробую.
- Да.

на всякий случай тут есть саундтрэк)

@темы: Любимые стихи, Литературоведение, Своё, Диалог, Размышление, Философия

---

[Rowana]

Я говорю, а ты мне не прекословь:
Хватит с обоих, хочешь молчать - молчи.
Где-то под языком не хватает слов,
Где-то под сердцем каменные грачи.
Солнце в зените. Кофе слегка горчит.
Чайки, крича, принимаются за улов.

Счастье шумит прохладой и бирюзой,
Нужно купаться, чтоб хоть чуть-чуть остыть.
Где-то во мне сливается горизонт,
Где-то вода расшатывает мосты.
Я здесь пуста, и мысли мои пусты.
Ты улыбаешься, падая на песок.

Пальцы сухие крутятся возле рта.
В полдень дышать и трудно, и горячо.
Где-то слова проливаются сквозь гортань,
Где-то чужое солнце во мне течет.
Все здесь не то, и я здесь уже не та.
Молча кладу тебе голову на плечо.

@темы: Своё, На критику, Стихотворение

---

О любви и расстояниях...

[Kaoru Sorakami]

Далеко-далеко…
Не коснуться рукой,
Не прижаться к коже губами.
Между мной и тобой
Бьется в скалы прибой,
С головой накрывая волнами.
Только мысли и сны
Нам с тобою даны,
Чтоб не гасло рожденное пламя,
Только строчки из слов
И немного стихов –
Это все. Все, что есть между нами.
Нам бы просто забыть,
По течению плыть,
Но мы слишком сильны, к сожаленью,
Чтоб все бросить вот так,
Чтоб какой-то пустяк,
То, что в сердце, придал забвенью.
Но ни шагу назад.
Вряд ли кто-нибудь рад
Будет участи нам отведенной.
И стоят корабли
До поры на мели,
Ждут прибоя и пены соленой,
Ждут попутного ветра
И поярче рассвета,
Чтобы снова двинуться в путь.
Чтобы с курса не сбиться,
Нам с тобой будет сниться,
Что друг друга мы ждем где-нибудь.

@темы: Своё, На критику, Стихотворение

---

Из цикла "Были у меня собака и кошка"

[Ловкий Пройдоха]

И напоследок два рассказа о собаках и кошках, один из которых - тот, что давно обещал разместить.

Карел Чапек

СОБАКА И КОШКА

Я очень пристально наблюдал и могу утверждать с почти абсолютной уверенностью, что собака никогда не играет в одиночестве, нет. Собака, предоставленная самой себе, если можно так выразиться, прямо по-звериному серьезна; если у нее нет никакого дела, она смотрит вокруг, размышляет, спит, ловит на себе блох или что-нибудь грызет — скажем, щетку или ваш башмак. Но не играет. Оставшись одна, она не станет ни гоняться за собственным хвостом, ни носиться кругами по лугу, ни держать в пасти ветку, ни толкать носом камень; для всего этого ей необходим партнер, зритель, какой-нибудь соучастник, ради которого она будет лезть из кожи. Ее игра — неистовое проявление радостного чувства товарищества. Как она виляет хвостом только при встрече с родственной душой — человеком или собакой, — совершенно так же она может заняться игрой только в том случае, если кто-то играет с ней или хотя бы смотрит на нее. Есть такие чуткие собаки, для которых игра теряет всякий интерес, как только вы перестанете обращать на нее внимание: видимо, игра доставляет им удовольствие только при условии, что она нравится и вам. Словом, собаке для игры требуется наличие возбуждающего контакта с другим играющим; таково характерное свойство ее общительной натуры.
Наоборот, кошка, которую вы тоже можете вовлечь в игру, будет, однако, играть и в одиночестве. Она играет только для себя, эгоистически, не общаясь ни с кем. Заприте ее одну — ей довольно клубка, бахромы, болтающейся бечевки, чтобы отдаться тихой грациозной игре. Играя, она этим вовсе не говорит человеку: «Как я рада, что и ты здесь». Она будет играть даже возле покойника, начнет шевелить лапой уголок покрывала. Собака этого не сделает. Кошка забавляет сама себя. Собака хочет как-нибудь позабавить еще и другого. Кошка занята собой. Собака стремится к тому, чтобы еще кто-нибудь был занят ею. Она живет полной, содержательной жизнью только в своре, — хотя бы свору эту составляли всего двое. Гоняясь за своим хвостом, она искоса смотрит, как к этому относятся присутствующие. Кошка этого делать не станет: ей довольно того, что она сама получает удовольствие. Быть может, именно поэтому она никогда не предается игре безоглядно, самозабвенно, со страстью, до изнеможения, как это делает собака. Кошка всегда — немного выше своей игры; она словно снисходительно и как бы горделиво соглашается развлечься. Собака участвует в игре вся целиком, а кошка — только так, уступая минутному капризу.
Я сказал бы, что кошка принадлежит к породе ироников, забавляющихся людьми и обстоятельствами, но молча, с некоторым высокомерием тая это удовольствие про себя; а собака — та из породы юмористов: она добродушна и вульгарна, как любитель анекдотов, который без публики помирает от скуки. Движимая чувством товарищества, собака из кожи лезет вон, чтобы показать себя с наилучшей стороны; в пылу совместной игры она не щадит себя. Кошка довольствуется сама собой, собака жаждет успеха. Кошка — субъективистка; собака живет среди ближних — стало быть, в мире объективного. Кошка полна тайны, как зверь; собака проста и наивна, как человек. Кошка — отчасти эстетка. Собака — натура обыкновенная. Или же творческая. В ней есть нечто, обращенное к кому-то другому, ко всем другим: она не может жить только собой. Как актер не мог бы играть только перед зеркалом, как поэт не мог бы слагать свои стихи только для себя, как художник не стал бы писать картины, для того чтобы ставить их лицом к стене...
Во всем, во что мы, люди, по-настоящему, с упоением играем, есть тот же пристальный взгляд, требующий интереса и участия от вас, других, от всей великой, дорогой человеческой своры...
И так же, в пылу игры, мы не щадим себя.

1932

С точки зрения кошки

Вот — мой человек. Я его не боюсь. Он очень сильный, потому что очень много ест; он — Всеядный. Что ты жрешь? Дай мне!
Он некрасив, потому что без шерсти. У него мало слюней, и ему приходится умываться водой. Мяучит он грубо и слишком много. Иногда со сна мурлычет.
Открой мне дверь!
Не понимаю, отчего он стал Хозяином: может, сожрал что-нибудь необыкновенное.
Он содержит в чистоте мои комнаты.
Он берет в лапку острый черный коготь и царапает им по белым листам. Ни во что больше играть он не умеет. Спит ночью, а не днем; в темноте ничего не видит; не знает никаких удовольствий: не жаждет крови, не мечтает об охоте и драке, не поет, разнежившись.
Часто ночью, когда я слышу таинственные, волшебные голоса, когда вижу, как все оживает во тьме, он сидит за столом и, наклонив голову, царапает, царапает своим черным коготком по белым листам. Не воображай, будто я думаю о тебе; я только слушаю тихое шуршание твоего когтя. Иногда шуршание затихает: жалкий глупец не в силах придумать никакой другой игры, и мне становится жаль его, я — уж так и быть! — подойду к нему и тихонько мяукну в мучительно-сладкой истоме. Тут мой Человек поднимет меня и погрузит свое теплое лицо в мою шерсть. В такие минуты в нем на мгновение бывает заметен некоторый проблеск высшей жизни, и он, блаженно вздохнув, мурлычет что-то почти приятное.
Но не воображай, будто я думаю о тебе. Ты меня согрел, и я пойду опять слушать голоса ночи.

1919

@темы: Юмор, Цитата, Рассказ

---

[Ловкий Пройдоха]

Карел Чапек

Куда деваются книги

Иной человек, как говорится, ни к чему не может себя пристроить. Такие никчемные создания обычно поступают на службу куда-нибудь в библиотеку или редакцию. Тот факт, что они ищут себе заработок именно там, а не в правлении Жнвностенского банка или Областном комитете, говорит о некоем тяготеющем над ними проклятии. Я тоже одно время принадлежал к таким никчемным созданиям и тоже поступил в одну библиотеку. Правда, карьера моя была весьма непродолжительна и малоуспешна: я выдержал там всего две недели. Однако могу все же засвидетельствовать, что обычное представление о жизни библиотекаря не соответствует действительности. По мнению публики, он весь день лазает вверх и вниз по лесенке, как ангелы в сновидении Иакова, доставая с полок таинственные, чуть не колдовские фолианты, переплетенные в свиную кожу и полные знаний о добре и зле. На деле бывает немного иначе: библиотекарю с книгами вообще не приходится возиться, — разве что измерит формат, проставит на каждой номер и как можно красивей перепишет на карточку титул. Например, на одной карточке:
«Заоралек, Феликс Ян. О травяных вшах, а также о способе борьбы с ними, истреблении их и защите наших плодовых деревьев от всех вредителей, особенно в Младоболеславском округе. Стр. 17. Изд. автора, Млада Болеслав, 1872».
На другой:
«Травяная вошь» — см. «О тр. в., а также о способе борьбы с ними» и т. д.
На третьей:
«Плодовые деревья» — см. «О травяных вшах» и т. д.
На четвертой:
«Млада Болеслав, см. «О травяных вшах и т. д. особенно в Младоболеславском округе».
Затем все это вписывается в толстенные каталоги, после чего служитель унесет книгу и засунет ее на полку, где ее никто никогда не тронет. Все это необходимо для того, чтобы книга стояла на своем месте.
Так обстоит дело с книгами библиотечными. Книга, принадлежащая частному лицу, наоборот, отличается той особенностью, что никогда не стоит на своем месте. Раз в три года меня охватывает неистовое желание привести свою библиотеку в порядок. Это делается так: нужно снять все книги с полок и навалить их на полу, чтобы рассортировать. Затем берешь из кучи какую-нибудь книгу, садишься куда попало и начинаешь ее читать. На другой день решаешь действовать методически: сперва разложить по кучкам: здесь естествознание, тут философия, там история и не знаю уж, что еще; причем в сотый раз обнаруживаешь, что большая часть книг не относится ни к одной из этих куч; как бы то ни было, оказывается, что к вечеру ты все перемешал. На третий день пробуешь рассортировать как-нибудь по формату. А кончается тем, что берешь в охапку все подряд, как лежит, и впихиваешь на полки, после чего опять успокаиваешься на три года.
Что касается способа пополнения библиотеки, то он обычно таков. Увидев в книжном магазине какую-нибудь книжку и воскликнув: «Вот эту надо взять!» — торжественно несешь ее домой; там месяц оставляешь ее валяться на столе, чтобы была под руками, потом чаще всего даешь кому-нибудь почитать или в этом роде — и книжка бесследно исчезает. Где-то она, конечно, есть; у меня целая огромная библиотека, которая где-то есть. Книга относится к тем удивительным предметам, которые обычно ведут какое-то полупризрачное существование: они «где-то есть». К этому же разряду вещей принадлежат: одна из двух перчаток, ключи, домашний молоток, воинский билет и вообще все нужные документы. Все это — вещи, которые невозможно найти, но которые, однако, «где-то есть». Если человек недосчитается сотенной бумажки, он не говорит, что она «где-то есть», а говорит, что потерял ее или что ее украли. Но, недосчитываясь, скажем, «Похождений Антонина Вондрейца», я с истинным фатализмом говорю, что они «где-то есть». Понятия не имею, где находится это книжное «где-то», представить себе не могу, куда деваются книги. Думаю, что, когда я попаду на небо (как предсказал мне г. Гётц), первой райской неожиданностью будут для меня все мои книги, которые теперь «где-то есть» и которые я найду там аккуратно расставленными по содержанию и по формату. Господи, какая это будет огромная библиотека!
Представьте же себе, что было бы, если б книжки не имели удивительного свойства мало-помалу затериваться! Сколько бы их развелось на белом свете! Держу пари, что они не поместились бы в наших квартирах, даже если использовать чердаки и подвалы. К счастью, книги наделены замечательной способностью постепенно исчезать и «быть где-то», вне опасности, что мы их обнаружим.
Книг не выбрасывают и не сжигают в печке. Их исчезновение окружено тайной. Они «где-то есть».

1926


Дым

Наверное, вам попадались картинки, рассчитанные на то, чтобы заставить зрителя показать свою наблюдательность. На них — масса домов, людей, экипажей и всякого добра, под картинкой вопрос: что тут не так? И вот, оказывается, один человечек дробит щебень не правой, а левой рукой, два трамвая едут по одной колее навстречу друг другу, стрелки часов показывают шесть, а тень говорит о том, что полдень, а тут — хе-хе! — из нескольких труб идет дым, но в разные стороны, и т. д.
Вот уж полчаса как я, от нечего делать, смотрю из окна наружу. На дворе — серый зимний день, ничем не примечательный; такой день, что невольно думаешь: «Поскорей бы уж март!», или: «Хоть бы метель поднялась, что ли». Метель могла бы подняться, если бы ветер был западный; но вчера он дул все время с востока. А сегодня откуда дует? Посмотрим, в какую сторону тянется дым из труб. Ага, вон у Ф. дымный столб наклонен к востоку. А у Н. — к западу. Ей-богу, прямо в сторону запада. А теперь оба поднимаются параллельно — прямо вверх, к небу. А теперь опять одна труба дымит в восточную сторону, а другая — в западную. Мало-помалу уясняешь себе всю странность этого факта: не может же у каждого дома быть свой особый ветер? Ведь дует либо только западный, либо только восточный, и обе трубы — этого требует логика! — должны дымить в одну сторону: какой может быть спор? Тут что-то не так.
Да нет, всё в порядке. Ветер дует с юга и слегка колеблется на лету, как это часто бывает с ветром. А я смотрю на обе эти трубы под несколько разными углами зрения. В действительности – ничего подобного: мне только кажется, что один столб дыма тянется на восток, а другой – на запад. Оба абсолютно честно тянутся прямо на север. Вот и всё.
Нет, не всё. Если бы мне теперь показали картинку, на которой одна труба дымит в сторону востока, а другая – в сторону запада, я сказал бы, что всё – в полном порядке. Но меня подняли бы на смех: разуй, мол, глаза, - ведь тут трубы дымят в разные стороны. А я все твердил бы, что все зависит от ветра. Тут они (те, другие) потеряли бы терпение и стали бы кричать, что я жалкий эмпирик, отрицаю самоочевидные, общепризнанные истины и вообще со мной нечего разговаривать; что дым должен идти либо на запад, либо па восток, а ни в коем случае не туда и сюда одновременно, а кто допускает такую возможность, тот — человек бесхарактерный, беспринципный, без определенного мировоззрения и отчетливой ориентации. Я попробовал бы объяснить им, что видел собственными глазами, как дым тянулся и на запад и па восток, и что в реальном пространстве довольно места для того, чтобы дыму порезвиться с четырьмя сторонами света, но они (те, другие) не дали бы мне говорить. И я ушел бы посрамленный.

Вот то-то и оно: как часто смотрим мы, куда тянется дым, вместо того чтобы поинтересоваться, откуда дует ветер.

1933


О картинах

Как раз в день торжественного открытия недели изобразительных искусств в газетах появилось одно из тех сообщений, с которыми мы встречаемся все чаще и чаще. Некий коллекционер приобрел старинную картину, чья подлинность была установлена опытными экспертами; тем не менее картина оказалась поддельной, и коллекционер потерпел убыток в сумме 27 тысяч чешских крон.
По природе я не злораден. Но, читая сообщения об обманутых собирателях полотен знаменитых старых мастеров, я не в силах отделаться от чувства, которое можно выразить словами: так им и надо! Они пострадали из-за того, что задались целью покупать картины старые и знаменитые. А пойди они в мастерскую какого-нибудь художника, еще не успевшего стать знаменитым покойником, и унеси оттуда под мышкой какую-нибудь его картину, у них была бы хоть уверенность, что картина и подпись на ней — подлинные. Покупать непосредственно у художников или во всяком случае при их жизни,— вот самый простой способ оградить себя от подделок. Кроме того, это самый простой способ поддерживать изобразительные искусства, чтобы художники могли жить и творить. Кто покупает только старые картины, тот кормит одних торговцев, агентов и спекулянтов старыми картинами. Спору нет: они тоже хотят жить, но искусству, подлинному искусству от этого ни тепло, ни холодно.
Читая биографии тех старых мастеров, чьи произведения нынче благодаря их стоимости имеет смысл подделывать, мы убеждаемся, что обычно при жизни этих художников на их картины не было такого спроса и что им даже не снились те суммы, которые платят за эти картины теперь. Миколаш Алеш получал за свои классические рисунки по гульдену либо оплачивал ими свои счета в трактире. Если бы тогда нашелся коллекционер, который давал Алешу хоть пятую часть того, что платят за его картины теперь, покойный Алеш мог бы жить иначе и творить свободней, а не выполнять заказы, часто совершенно нелепые.
Все дело в том, что большинство так называемых коллекционеров по существу не понимают искусства и не имеют к нему серьезного, чуткого подхода; они не решаются судить о художественной ценности произведений живого автора и боятся сделать неудачную покупку. При жизни Навратила никто не ценил его картины на вес золота, так как в них не видели ничего выдающегося. А теперь Навратил котируется, как акции Смиховского пивоваренного завода, и покупается примерно с той же целью: поместить капитал да, быть может, еще и нажиться в случае повышения в цене. Покупая Навратила, ничем не рискуешь - разве только наткнуться на подделку; а выбирать среди современных картин — тут, друзья мои, требуется немножко художественного чутья и способность угадывать талант, еще не получивший официально установленной музейной оценки. Может быть, вот этот молодой мастер, у которого в данный момент ни гроша за душой, лет через пятьдесят после своей смерти станет знаменитым старым мастером, за поддельные картины которого коллекционеры будут платить десятки тысяч крон; а пока что — картины его идут по нескольку сотенных, и это уже дает ему возможность жить и писать.
Но, понятное дело, гораздо эффектней указывать на стену: дескать, вот тут у меня Пипенгаген, а тут ранний рисунок Чермака, - нежели говорить: это один ныне здравствующий художник и голову даю на отсечение – картина хорошая.
У нас до сих пор не нашлось ни Третьякова, ни Щукина, ни Немеса, ни Камондо, ни как ещё там эти великие коллекционеры зовутся – которые, обладая вкусом и уменьем ориентироваться в развитии современного изобразительного искусства, собирали бы воедино выдающиеся художественные ценности и в то же время несли бы по отношению к создающим эти ценности художникам функцию мецената – или нет, нечто ещё более нужное: функцию сочувственной культурной среды, избавляющей художника от необходимости творить в атмосфере безразличия и непонимания. Для развития искусства, создаваемого ныне здравствующими художниками, необходимо наличие людей, им интересующихся, а не коллекционеров, гоняющихся за ценностями, созданными рукой давно умерших, за аттестациями и экспертизами, вместо того чтобы подходить к картине с мерилом, которого не может заменить никакой эксперт, - с непосредственной оценкой её художественных достоинств.

1934

@темы: Юмор, Цитата, Рассказ

---

[Ловкий Пройдоха]

Карел Чапек

ПОКУШЕНИЕ НА УБИЙСТВО

В тот вечер советник Томса кейфовал и, нацепив радионаушники, с благодушной улыбкой слушал славянские танцы Дворжака. «Вот это музыка!»— удовлетворенно приговаривал он. Вдруг на улице что-то дважды хлопнуло, и из окна на голову советника со звоном посыпались стекла. Томса жил в первом этаже.
Советник поступил так, как поступил бы каждый из нас: он несколько секунд подождал, что будет дальше, потом снял наушники и со строгим видом огляделся: что такое произошло? И только после этого перепугался, увидев, что окно, у которого он сидел, прострелено в двух местах, а дверь напротив расщеплена и в ней засела пуля. Первым побуждением Томсы было с пустыми руками выбежать на улицу и схватить преступника за шиворот. Но когда человек в летах и ему свойственна известная степенность, он обычно пропускает первый импульс и действует уже по второму. Поэтому Томса кинулся к телефону и вызвал полицейский участок.
—Алло, срочно пошлите кого-нибудь ко мне. На меня только что покушались.
—А где это? — осведомился сонный и апатичный голос.
—У меня дома! — вскипел Томса, словно полиция была в чем-то виновата. — Это же безобразие—ни с того ни с сего стрелять в мирного гражданина, который сидит у себя дома. Необходимо строжайшее расследование! Этого ещё не хватало, чтобы…
- Ладно, - прервал его сонный голос. – Пошлём кого-нибудь.
Советник сгорал от нетерпения; ему казалось, что этот кто-то тащится целую вечность. А на самом деле уже через двадцать минут к нему явился рассудительный полицейский инспектор и с интересом осмотрел простреленное окно.
- Кто-то выстрелил в окно, сударь, - деловито объявил он.
- Это я и без вас знаю, - рассердился Томса. – Ведь я сидел тут, у самого окна.
— Калибр семь миллиметров, — заметил инспектор, выколупывая ножом пулю из двери. — Похоже, что из армейского револьвера старого образца. Обратите внимание, этот тип должен был влезть на забор. Стой он на тротуаре, пуля пролетела бы выше. Значит, он целился в вас, сударь.
- Это замечательно! — с горечью отозвался Томса. — А я было подумал, что он просто хотел угодить в дверь.
— Кто же это сделал? — осведомился инспектор, не давая сбить себя с толку.
— Извините, я не могу дать вам его адрес, — иронически ответил советник.— Я этого господина не видел и позабыл пригласить его в дом.
— М-да, дело не так-то просто, — невозмутимо сказал инспектор. — Ну, а кого вы подозреваете?
У Томсы уже лопалось терпение.
— Что значит подозреваю! — воскликнул он раздраженно. — Молодой человек, я ведь не видел этого мерзавца. Даже если бы он постоял там, ожидая от меня воздушного поцелуя, в темноте я его все равно не узнал бы. Знай я, кто он такой, стал бы я вас беспокоить, как вы думаете!
— Ну да,— успокоительно отозвался инспектор.— Но, может быть, вы вспомните, кому ваша смерть могла быть выгодна, кто хотел бы вам отомстить? Учтите, это не грабеж. Грабитель не стреляет без крайней необходимости. Может быть, у вас есть враги? Вот об этом вы и скажите, а мы расследуем. Томса смутился: об этой стороне дела он не подумал.
— Понятия не имею, — неуверенно начал он, мысленным взором окидывая всю свою тихую жизнь чиновника и старого холостяка. — Откуда бы у меня взялись враги? — продолжал он с удивлением. — Честное слово, я ни одного не знаю. Нет, это исключено. — И он покачал головой. — Я ведь ни с кем не встречаюсь, живу замкнуто, никуда не хожу, ни во что не вмешиваюсь... За что мне мстить?
Инспектор пожал плечами.
— Я тем более не знаю, сударь. Но, может быть, к завтрашнему дню вы вспомните? Вы не боитесь оставаться здесь?
— Нет, не боюсь, — сказал Томса и задумался. «Странное дело, — смущенно твердил он себе, оставшись один — почему, да, почему в меня стреляли? Ведь я живу прямо-таки отшельником. Отсижу на службе и иду домой... у меня и знакомых-то нет! Почему же меня хотели застрелить?» — удивлялся он. В душе росла горечь от такой несправедливости. Ему становилось жаль самого себя. «Работаю как вол, — думал он, — даже беру работу на дом, не расточительствую, не знаю никаких радостей, живу, как улитка в раковине, и вдруг, бац! Кому-то вздумалось пристукнуть меня. Боже, откуда у людей такая беспричинная злоба?» Советник был изумлен и подавлен. «Кого я обидел? Почему кто-то так неистово ненавидит меня?»
«Нет, тут, наверное, ошибка, — размышлял он, сидя на кровати с одним ботинком в руке. — Ну, конечно, меня спутали с кем-то. С тем, кому хотели отомстить. Да, это так, — решил он с облегчением. — За что, за что кто-нибудь может ненавидеть именно меня?»
Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он вспомнил, как недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым, неким Роубалом, допустил бестактный намек на его жену. Всему свету известно, что жена изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не хочет поддавать виду. А я, олух этакий, так глупо брякнул об этом!.. Советнику вспомнилось, как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки. «Боже, — ужаснулся Томса, — как я обидел человека! Ведь он безумно любит свою жену. Я, конечно, попытался перевести разговор на другую тему, но как Роубал закусил губу! Вот уж у кого есть причина меня ненавидеть! Конечно, не может быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если...»
Томса оторопело уставился в пол. «Или вот, например, мой портной... — вспомнил он с тягостным чувством, — пятнадцать лет он шил на меня, а потом мне сказали, что у него открытая форма туберкулеза. Понятное дело, всякий побоится носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я перестал у него шить. А он пришел просить, сижу, мол, без работы, жена болеет, надо отправить детей в деревню... не удостою ли я его вновь своим доверием. О господи, как он был бледен и как болезненно обливался потом! «Господин Колинский, — сказал я ему, — ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я был вами недоволен». — «Я буду стараться, господин Томса», — умолял он, потный от испуга и растерянности, и чуть не расплакался. «А я, — вспомнил советник, — я спровадил его, сказав: «Ну, там видно будет», — хорошо известная беднякам фраза! Портной тоже может меня ненавидеть, — ужаснулся советник, — ведь это страшно: просить кого-нибудь о спасении жизни и получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не стрелял, но...»
У советника становилось все тяжелее на душе. Вспомнилось еще кое-что... «Как это было нехорошо, когда я на службе взъелся на нашего курьера. Никак не мог найти один документ, ну и вызвал этого старика, накричал на него при всех, как на мальчишку. Что, мол, за беспорядок, вы идиот, во всем здесь хаос, надо гнать вас в шею!.. А документ потом нашелся у меня в столе! Старик тогда даже не пикнул, только дрожал и моргал глазами...» Советника бросило в жар. «Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже если немного обидишь их, — успокаивал он себя. — Как, должно быть, подчиненные ненавидят своих начальников. Ладно, я подарю этому старику какой-нибудь старый костюм... Нет, ведь и это его унизит...»
Советник уже не мог лежать в постели, одеяло душило его. Он сел и, обняв колени, уставился в темноту; мучительные воспоминания не покидали его... «Или, например, инцидент с молодым сослуживцем Моравеком; Моравек — образованный человек, пишет стихи. Однажды он плохо составил письмо, и я сказал ему; «Переделайте, коллега!» И хотел бросить эту бумагу на стол, а она упала на пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей... Избил бы себя за это! — пробормотал советник. — Я же люблю этого юношу, и так его унизить, пусть даже неумышленно!..»
В памяти Томсы всплыло еще одно лицо: бледная, одутловатая физиономия сослуживца Ванкла. «Бедняга Ванкл, он хотел стать начальником вместо меня. Это дало бы ему на несколько сотен в год больше, у него шестеро детей... Говорят, он мечтает отдать свою старшую дочь учиться пению, а денег не хватает. И вот я обогнал его по службе, потому что он такой тяжелодум и работяга. Жена у него злая, тощая, ожесточенная вечными нехватками. В обед он жует сухую булку...»
Советник тоскливо задумался. «Бедняга Ванкл, ему должно быть обидно, что я, одинокий, получаю больше, чем он. Но разве я виноват? Мне всегда бывает неловко, когда этот человек укоризненно глядит на меня...»
Советник потер вспотевший лоб. «Да,— сказал он себе, — а вот на днях кельнер обсчитал меня на несколько крон. Я вызвал владельца ресторана, и он немедля уволил этого кельнера. «Вор! — кричал он. — Я позабочусь о том, чтобы никто во всей Праге не взял вас на работу!» А кельнер не сказал ни слова, повернулся и пошел. Тощие лопатки вздрагивали у него под фраком...»
Советнику не сиделось на постели. Он пересел к радиоприемнику и надел наушники. По радио молчали, была безмолвная ночь, тихие ночные часы. Томса опустил голову на руки и стал вспоминать людей, встреченных им в жизни, непонятных маленьких людей, с которыми он не находил общего языка и о которых прежде никогда не думал.
Утром, немного бледный и растерянный, зашел он в полицейский участок.
- Ну, что, — спросил инспектор, — вспомнили вы, кто вас может ненавидеть?
Советник покачал головой.
- Не знаю, — нерешительно сказал он.— Таких людей столько, что...— Он безнадежно махнул рукой. — Кто из нас знает, сколько человек он обидел... Сидеть у окна я больше не буду. И, знаете, я пришел попросить вас прекратить это дело...

1928

@темы: Цитата, Рассказ

---

Искатель и Муза

[amnephis77]

дальнейшие приключения андроида, появлявшегося здесь
5860 слов

Искатель и Муза

01.01

Часы тикают. За стеной женский голос поет. Я даже различаю слова. Женщина поет о том, что видела и делала такое, о чем бы теперь хотела забыть. В песнях часто нет смысла. Песни часто ни о чем. Так принято. Я вслушиваюсь в слова этой песни – может быть, в них есть смысл.

Антон уехал из города на несколько дней, или на неделю – он сказал, что не знает точно, на сколько времени уезжает. Он попросил меня вести дневник в его отсутствие. Я и так веду дневник. Возможно, он имел в виду: делать более подробные записи, чем обычно.
С тех пор, как Антон научил меня писать, он всегда заставлял меня вести дневник, потому что так запланировано. Он стал учить меня писать сразу, как только я начал двигаться. Я учился говорить и писать одновременно. И я уловил, в чем разница: когда пишешь, двигается рука, и остаются буквы, которые можно прочитать и позже. Когда говоришь, немного двигается челюсть, и ненадолго начинает звучать голос. Вот и всё. Сначала было сложно различать это: Антон спрашивал меня, а я автоматически тянулся к карандашу, вместо того, чтобы ответить вслух.

Антон меня создал. Семь месяцев подряд я был только в лаборатории. Потом я уходил из лаборатории, два раза.

В лаборатории всё было однообразно. Однажды Антон уехал на неделю, всё стало совсем однообразно без него. Я чаще спускался на первый этаж. Так я и вышел наружу. Но потом вернулся, через двенадцать часов. Двенадцать часов я смотрел на котов и голубей. Сначала я думал, что они двигаются бессистемно, потом мне показалось, что я различаю закономерности и старался их выявить. Но снаружи было жарко, и думать было сложнее, чем в лаборатории. Температура воздуха влияет на мышление.

Антон долго отчитывал меня, когда я вернулся. Он вернулся раньше, чем я. Он отчитывал меня – было так интересно его слушать. Он говорил то сложно и витиевато, то обрывками фраз. Целых сорок две с половиной минуты. Потом я сказал ему, что температура воздуха влияет на мышление. В ответ он снял очки и прикрыл глаза ладонью. Он сказал мне, что я ему снился, что он встревожился и заторопился обратно. Это тоже было интересно услышать, его голос стал ниже, когда он произносил это. Потом он долго молчал.

Мне не снятся сны, потому что я андроид. Люди отключаются на ночь, а когда приходят в себя – они всегда немного другие, чем до отключки. Поэтому даже одни и те же люди каждый день разные.

Я всегда одинаковый. Даже если Антон отключает меня на ночь, даже если я сам отключу себя – с утра я такой же, что и вечером. Но Антон утверждает, что всё не так. Он заставляет меня вести дневник, который потом читает. Он читает и говорит, что у меня каждый день разное настроение. Я не понимаю, что он имеет в виду.

Женский голос перестал доноситься из-за стены. Я не сумел расслышать всех слов, поэтому так и не понял, о чем была песня.

В меня встроены часы и навигатор. Поэтому я всегда знаю, сколько времени и где я нахожусь. Уже половина второго ночи. Если бы Антон был дома, он бы уже спал, выключив свет. Но он в отъезде.

Однажды Антон назвал меня психом. Психи – это люди с умственными отклонениями или психически ненормальные. Их изучают коллеги Антона из другого института. Поскольку я андроид – психики у меня быть не должно, поэтому возможнее всего он имел в виду умственные отклонения. Хотя Антон рассказывал о предыдущих образцах: все они были неудачными, потому что в них не было Плазмы 01165, которую Антон изобрел позже. Из-за Плазмы 01165 я очень похож на человека и не являюсь только роботом. Мой мозг тоже существенно доработан по сравнению с предыдущими версиями. Но Антон все-таки назвал меня психом, значит мой мозг далеко не совершенен. Только и всего.

Он назвал меня психом после того, как я второй раз вышел из лаборатории. Это было рано утром, Антон еще не пришел из дома. Я не знаю точно, почему я это сделал. Я всю ночь смотрел в потолок, в одну и ту же точку, и пытался не думать. Я хотел отключить себя сам, но почему-то не отключал, а продолжал смотреть в одну точку и пытаться не думать. Под утро, когда небо начало светлеть, я вскочил и выломал дверь, ведущую в коридор. Дежурного по этажу не было на месте, и я спустился вниз. Я выдрал замок на двери, ведущей наружу, это было несложно. Сигнализация должна была сработать, но я ее почему-то не услышал. Я разодрал силиконовую облицовку на пальцах и на локтях, но не замечал этого еще около шести часов. Я не помню, где я ходил эти шесть часов. Есть места, где людей очень много, возможно, что я ходил и там. Я пока плохо понимаю людей, только Антона, но и Антона я не понимаю, я его просто выучил лучше, чем всех остальных. Всех остальных я видел гораздо реже, если видел вообще.

Я помню, что ходил по берегу реки, текущей вдоль трассы. Между трассой и рекой рос высокий кустарник, дающий тень. В кустарнике жили птицы, певшие весь день. Они садились мне на плечи, когда я долго не двигался. Но почти сразу взлетали обратно.

На это раз я вернулся через сутки, точнее – через двадцать восемь часов. Я вернулся не один, а с девушкой. Девушка была мертвой, и я видел, как ее убили. Я раньше не видел ничего подобного, и не знал, как это классифицировать, поэтому я подумал, что, возможно, я сломался. Я взял ее с собой и вернулся, потому что я хотел понять, что всё это значит. И еще: она тоже вела дневник. Возможно, ее тоже заставляли его вести. Я нашел дневник в ее сумке, и читаю его до сих пор. Некоторые фрагменты я успел выучить наизусть. Я не знаю, зачем, ведь я до сих пор понимаю далеко не всё из того, что там написано.

Антон отчитывал меня не сорок две минуты, а два дня подряд. Первое, что он сказал мне, когда я вернулся, было:

- Себастьян, ты псих!

Второе:

- Что это еще за хлам?! – эта фраза касалась девушки.

Я сказал ему, что он неправ и что это не хлам, а ценный образец. В ответ он так повысил голос, что я с трудом разобрал слова. Он сказал, что не спустит с меня глаз, что меня нужно изолировать, пересобрать или отключить навсегда. Я сказал, что мне всё равно, но если изолировать, то с дневником этой девушки, потому что он интересный и непонятный.

- Так ты из-за журнала учета ее прикончил?

- Ты неправильно понял, я ее не прикончил, я ее нашел.

Антон стал спокойнее после этих слов. Людей часто успокаивают слова. Так же часто, как и приводят в бешенство. Слова – воздействуют очень сильно. И не только на людей. Почему-либо я же выучил ее дневник. Слова это что-то странное, особенно в сочетании друг с другом. Еще очень часто бывает такое: если человек повышает голос, то возможнее всего он ошибается и что-то понимает неправильно.

Дальше Антон сказал мне, что я идиот. Идиот – это подкласс психа, человек с умственными отклонениями определенного рода. Я ответил, что это не так уж и плохо по сравнению с предыдущими образцами. Антон засмеялся.

- Да уж, ты сильно выделяешься на фоне этого металлолома.

Он сказал, что пересоберет меня в следующий раз, а пока оставит под строгим наблюдением. Трое лаборантов облепили меня датчиками и наблюдали за мной неделю подряд круглосуточно, то заставляя смотреть на разные источники света, то включая разную музыку, то привязывая к лабораторному столу, то отвязывая. Антон изредка заходил и приглядывал за ними. Я просил его дать мне перечитать мой дневник, но Антон отвечал, что пока рановато, что пока мне лучше вести другой.

Я всю неделю думал только о том, что хочу сравнить свои записи с записями девушки. Антон разрешил это сделать, но только под его присмотром. Он мимоходом сообщил, что всё уладил «с этой твоей девицей» и что мне «не о чем беспокоиться». Я не понял, что именно он имеет в виду.

- Ты говоришь, что собрал ее заново?

- Вообще-то нет. Но твоя идея не так уж и плоха.

И он не уточнял ничего больше.

Из ее «журнала учета» я понял, что ее зовут Алиса. Меня зовут Себастьян. Себастьян – это имя, которое мне дал Антон. Имя или название. Вот так это пишется полностью: «Искатель 01 - Себастьян».

Небо снова светлеет. Летние ночи короче зимних. У Алисы много записей о том, как сны важны в жизни человека. Я не человек и не могу видеть снов, но я могу вести дневник – в то время, пока люди спят. Что я и делаю.


02.01

***
И зачем он только приснился мне сегодня. Весь день хожу сама не своя. Чувствую так, будто мы с ним никогда и не расставались – настолько близко он был ко мне во сне. Мне снился его запах. Сидела на лекции и ничего не слышала – это так на меня непохоже.

Ольга предложила сходить в кино после пар, я согласилась. В кино было скучно. Точнее – очень скучно, Ольга всё время порывалась поведать мне о своих новых отношениях с кем-то сногсшибательным. Мне не хотелось ее слушать, так сильно не хотелось, что я подумывала, уж не врезать ли ей. Но я всё равно притворялась спокойной и слушающей. Ничего не помню из того, что она рассказывала мне – и это только радует.

Когда добиралась до дома, меня застал дождь. Думала, что пережду его в переходе метро, но через десять минут ждать надоело, я разулась и пошла домой босиком. Придя домой, посмотрела в зеркало: даже промокнув с ног до головы, я выгляжу очень хорошо. Так странно: внутри больно и пусто, а смотришься красавицей. Если бы я верила в провидение – решила бы, что ему свойственно насмехаться над людьми.

Он мне снился, очень близко. А потом я будто бы рассказывала Ольге: «Я люблю его за то, что он такой глупый... Он такой глупый, что его невозможно не любить – понимаешь?..» Ольга всё понимала во сне. Только мои слова про глупость были странными. Я никогда не считала его глупым. Но кроме этого – во сне всё было хорошо. Жалко, что сон не был вещим.

***
Хорошо, что я почти забыла его. Всё реже впадаю в тоску, всё реже просыпаюсь в горячем поту или в слезах. Самое обидное, что, когда просыпалась в слезах – ни разу не запомнила, что за сны мне приснились. Может, сны были как раз очень веселыми? Тогда тем более обидно.

***
Говорят, что любовь жестока. Когда-то давно мне казалось, что это банальное словосочетание, которое не значит ровно ничего. Потом я думала, что это жестокая правда. Теперь я думаю, что это зависит от конкретных людей, вовлеченных в конкретную любовь. Если это жестокие люди – то и любовь получается жестокой. Получается... в нашем случае получается... что-то жестокое. И от кого произрастает эта жестокость – от него или от меня? Раньше я думала, что, конечно же, от него. Теперь я думаю, что, конечно же, от нас обоих.

***
Позвонила Соня, звала на вечеринку, я отказалась. Соня расстроилась, и я пообещала подумать еще. Может, передумаю. Может, мне нужно найти следующего главного героя для своей жизни и своих снов?

Иначе можно зациклиться совсем фатально. Страшно подумать – я ведь всегда ношу с собой этот дневник в надежде, что он каким-нибудь образом прочитает его. Например, я потеряю дневник, а именно он найдет его. Такая глупая надежда – но если она не отмирает, значит, осталось что-то кроме нее.

***


01.02

У Антона в квартире только одна комната и кухня. И очень много предметов, сваленных в беспорядке. В лаборатории всё иначе. Предметы упорядочены, мысли тоже. Но там есть лаборанты и коллеги Антона, а здесь – только Антон. А в данный момент здесь только я.

Он сообщил мне, что на время переводит меня из лаборатории сюда, потому что здесь есть железная дверь и особо крепкие решетки на окнах, а в лаборатории «пока не до того». Тем более он скоро уедет, а во время его отъезда за мной некогда будет следить как следует, потому что все лаборанты заняты в другом проекте. И поскольку известно, какой я псих, также поскольку ему будет «недосуг пересобирать» меня, «если вдруг что» – постольку я сейчас в его квартире, и притом один.

В 16.00 снова придет дежурный лаборант и часа два будет наблюдать за мной. Это привнесет разнообразие. Когда остаешься совсем один в замкнутом пространстве – всё становится таким однообразным, что вспоминаешь прошлое снова и снова. Хорошо, что у меня есть память. И плохо тоже. Если бы памяти не было – окружающий мир был бы новым каждую секунду. Но его было бы гораздо сложнее изучить.

Когда остаешься один – понимаешь, как же шумно было в лаборатории. Один раз к нам приходили журналисты, Антон часто повышал голос, отвечая на их вопросы. Меня они ни о чем не спрашивали, только фотографировали. Это было уже после того, как Антон назвал меня психом, и, возможно, поэтому Антон настоятельно советовал мне вести себя смирно.

Когда журналисты ушли, Антон стал очень разговорчивым, и я спросил у него, что такое любовь, сессия, вечеринки, шарнирные куклы, жестокость, ненависть и вещий сон. Эти незнакомые слова из дневника Алисы я запомнил лучше всего. Антон засмеялся и сказал, что загрузит мне новый словарь. Он рассказал только про «вещий сон»: обычно то, что ты видишь, когда спишь, не является реальностью, пусть иногда и очень сильно напоминает ее. Но если это становится реальностью в будущем – такой сон считается предсказывающим, то есть вещим. Я ответил, что мне всё понятно.

Потом я подумал, что всё понятно, кроме времени. Время – странная категория. Или люди как-то странно понимают эту категорию. И я сказал, что, если бы был человеком, то наверняка бы путал сон и реальность. Антон смеялся очень долго, потом сказал, что всё почти так и есть, что люди часто путают сон и явь, что они часто спят наяву – то есть когда не спят на самом деле. Что это называется мечтами. Что это и плохо – потому что спящие наяву люди хуже работают и соображают, чем остальные, и хорошо – потому что именно такие люди могут видеть вещие сны наяву. То есть двигать прогресс и приносить пользу человечеству и науке.

Я вспомнил, слово «мечты» тоже было у Алисы, и спросил у Антона, читал ли он ее записи. Он махнул рукой в ответ. Я не понял, что это значит, потому что Антон уже говорил о другом: что он гордится мной, что я – отличный и очень сообразительный, что я получился таким, о каком он даже мечтать не мог. Что ему очень повезло со мной и что он наконец-то будет признан. Он говорил без остановки, очень много слов, я еле успевал спрашивать уточнения касательно тех слов, которые слышал впервые. Он говорил, что признание – это очень хорошо, и что, скорее всего, я не останусь один, что он вот-вот соберет еще одного, немного по-другому, чем меня, но что всё равно я буду самым знаменитым и прославленным. Я спросил, что такое «знаменитым и прославленным». Он ответил, что это тоже очень хорошо, что очень многие люди только и мечтают о том, как бы стать знаменитыми и прославленными. Я сказал ему, что не могу мечтать, поскольку я не человек, и я не могу видеть сны, отключаясь, тем более – видеть сны наяву. Он ответил мне, что я не совсем прав, что всё не так просто и пока не изучено до конца. Дальше он стал говорить медленнее, его фразы были всё короче и короче. Он сжимал и разжимал кулаки, пока говорил, что свойства моего мыслительного аппарата еще не известны ему целиком и полностью. Потом он встал и сказал, что поскольку я такой неизученный наукой психопат, мне предписано поехать в спецкарцер.

Спецкарцером оказалась его квартира, наполненная разнообразными предметами, сваленными повсюду очень беспорядочно. Он настоятельно рекомендовал мне не трогать ни один из этих предметов, кроме тех, которые он мне будет выдавать специально. И кроме моих дневников и тетради Алисы, которые он разрешил мне взять с собой из лаборатории. Антон спросил меня, зачем мне ее тетрадь. Он уже спрашивал об этом, а я уже отвечал, но он мог забыть, даже я не помню всего, целых шесть часов выпали из памяти, а люди наверное забывают еще чаще, если учесть их странное отношение ко времени.

И я ответил ему снова: что я тоже хочу понять себя и людей, что не только у Антона и его коллег и лаборантов есть такая необходимость. Антон снова засмеялся. Я подумал, что он стал в три раза смешливее обычного, после того, как в лаборатории побывали журналисты. Я сказал ему то, что подумал – и он снова улыбнулся. Он ответил, что я прав, но что на сегодня достаточно разговоров и что он желает мне приятных снов, после чего отключил меня.

Почему он пожелал мне приятных снов, если мы только что говорили о моей неспособности их видеть? Иногда люди говорят странные вещи, говорят неправду, или то, что слабо соотносится с действительностью, и это называется шуткой. Способность генерировать шутки и смеяться над ними тесно связана с чувством юмора. Возможнее всего, у меня нет чувства юмора. Так что... если пожелание приятных снов было шуткой – Антон смешил ею сам себя.


02.02

***
Сегодня много думала о шарнирных куклах. У Ольги и Сони есть шарнирные куклы, у Сони даже несколько. У меня ни одной – может, стоит захотеть? Это популярное развлечение. Но вот загвоздка: мне кажется, что это развлечение быстро надоест. Вот если бы кукла могла передвигаться самостоятельно, издавать звуки, если бы с ней можно было поговорить, когда очень хочется, но не с кем, если бы – чего уж! – кукла обладала сознанием, желаниями, чувствами… Вот такое развлечение было бы куда более развлекательным! Я бы сразу решилась – всего-то заработать достаточно денег, и вот оно – настоящее счастье. Я читала, что таких изобретут совсем скоро, не сегодня-завтра. Если уже не изобрели. Хорошо бы эти куклы были в человеческий рост – в таком случае никаких других главных героев больше не потребуется. Не потребуется – ни в жизни, ни во снах.

Темнеет. За окном снова дождь. Сижу, смотрю на него, свет не включаю, записываю это почти вслепую. Так хорошо.

***


01.03

Антон включил меня только вечером следующего дня. Он загрузил мне новый словарь, как и обещал. Про сессии я понял сам, заодно узнав, что Алиса – студентка. Про вечеринки я стал уточнять у Антона: связаны ли они с чувством юмора, которого у меня нет. Антон сидел за столом, схватившись за виски, его волосы были всклокочены, он смотрел то в монитор, то на бумаги, неупорядоченно лежащие на столе. Он отвечал на мои вопросы, не поворачивая головы.

- Да, связаны, частично. Люди там знакомятся, отдыхают.

- Отдыхают – то есть отключаются?

- В каком-то смысле. Отключают какую-то часть себя. Ту часть, которая думает о работе и прочих проблемах.

Про любовь я тоже хотел уточнить. «Чувство самоотверженной, сердечной привязанности; склонность, пристрастие к чему-либо».

- Антон, ты любишь свою работу?

Антон повернулся ко мне всем корпусом:

- Что?

- Ты испытываешь склонность, пристрастие к своей работе?

- О. Да, конечно, конечно, – он снова смотрел в монитор. – Нужно заниматься тем, что любишь.

- Любовь – это проблема?

- Когда как. Иногда – очень даже.

- Антон, ты крайне суров и беспощаден?

- Нет. То есть да. То есть суров, но не крайне. Это про жестокость?

- Да.

- Если бы я разобрал тебя или отключил навсегда, это было бы с моей стороны жестоко по отношению к тебе, к себе и к моей работе. Но поскольку я испытываю пристрастие и склонность к своей работе, я не стал разбирать тебя. Даже когда ты притащил мне ту девицу. Возможно, кстати, я неправ. Возможно, стоит быть более жестоким. Но у меня на подходе следующий. Так что я сначала сравню вас, а потом подумаю, которого разбирать и на сколько частей. И разбирать ли вообще.

- Тогда я не понимаю, как любовь может быть жестокой.

- О. Запросто. Я не разобрал тебя и не отключил навсегда, а завтра ты, к примеру, психанёшь и покалечишь лаборанта Сашу. Мое пристрастие к работе и к тебе окажется в данном случае губительным и жестоким. – Антон снова повернулся ко мне всем корпусом. – Ты меня понимаешь?

- Мне кажется, что да. Примерно понимаю. А что ты ненавидишь?

- Ненавижу глупость. – Антон снова смотрел то на монитор, то на бумаги, лежащие на столе.

- Можно что-то любить и ненавидеть одновременно?

- Конечно. Например, свою работу. Какую-то часть работы любишь, какую-то ненавидишь.

- Антон.

- Да?

- А я? Что я люблю?

- По идее, у тебя не должно быть чувств. Но... но... но... К некоторым вещам ты испытываешь сильный интерес, в твоем случае это почти то же самое. Например, интерес к мышлению, к поиску закономерностей...

- Интерес к дневнику Алисы?

- И это тоже. К ее дневнику, к самой Алисе, к людям вообще, к миру, в котором они живут. Припоминаю, что в первый раз ты рассказывал про котов и голубей. Во второй раз ты оказался... хм... значительно более находчивым.

- Ты сказал, что ты любишь меня, я понял.

- Я сказал? Ну да, в общем-то, можно и так выразиться.

- А я люблю тебя?

- Не знаю. Это уж твое дело. Так что сам разбирайся.

- А что я ненавижу? Я к чему-то испытываю отвращение и вражду?

- Ненавидишь... По-моему, ты не любишь оставаться один.

- Нет, люблю.

- Но странною любовью... Ничего, скоро у тебя появится товарищ... Начнется веселая жизнь...

Я хотел сказать, что как же она начнется, если у меня нет чувства юмора и способности генерировать шутки и понимать их, но Антон уже говорил с кем-то по телефону.

Антон сказал достаточно, чтобы было о чем подумать. Я люблю Алису и ее дневник, Антон любит меня и свою работу, я ненавижу оставаться один, Антон ненавидит глупость. Чем больше узнаешь, тем глупее становишься. Но теперь я понимаю ее записи гораздо лучше. Это значит, что теперь мне стало еще интереснее? Это значит, что теперь я люблю Алису интенсивнее, чем раньше? Это значит, что любовь связана с пониманием? Но если понимание и любовь – это почти одно и то же, тогда Антон любит почти всё, а я не люблю очень многое, и ни одного человека, и себя тоже нет.


02.03

***
Как же сложно простить измену. И не всегда понятно – зачем вообще это прощать. Этот человек изменил мне, как он был неправ! И как можно забыть его неправоту? И как он смеет мне сниться после этого? Сегодня столкнулись с ним в магазине. Сначала мне захотелось проигнорировать его, но почти сразу я подумала, что лучше сохранять спокойствие и вежливо побеседовать с ним. Я даже улыбнулась чуть-чуть, уголками губ – еще бы, столько раз тренировалась дома перед зеркалом. Ведь сразу было ясно, что мы еще встретимся.

В общем, я натренировалась достаточно, чтобы выглядеть издевательски холодной, чтобы быть издевательски вежливой.

Он стушевался, сказал «привет, Алиса», и сразу сбежал в другой отдел. У него была тележка, что только добавляло дистанции. Когда шла домой, думала о том, как же его ненавижу, презираю, и так далее. Когда пришла – поняла: мне очень обидно, из-за того, что он стушевался, и на самом деле я была бы счастлива перекинуться с ним хотя бы парой слов, хотя бы несколько минут постоять рядом, обсуждая что угодно – да хоть названия красителей в печенье. Почему всё так глупо? Чего можно ждать от других, если не знаешь, чего ждать от себя?

***
Мне очень нужно перестать думать о нем. Постоянные мысли о нем – это похоже на медленное самоубийство, на самоиздевательство гигантского масштаба. Это какой-то мазохизм. Я рада уже и тому, что не вижу его во сне больше вообще. Вижу Ольгу, или Соню, или одногруппников, или шарнирных кукол в человеческий рост. У кукол добрые глаза и вид очень всепонимающий.

Один раз я проснулась в слезах именно после такого сна. Как хорошо, что я его не забыла. Приятный сон. Это был кукольный юноша, без парика, с красивой формой головы и приятными чертами лица, с силиконовой кожей. Немигающие глаза были очень добрыми, чересчур добрыми, совсем всепрощающими. Это было слишком хорошо, и я проснулась. К хорошему быстро привыкаешь – может, я боялась привыкнуть? Это был слишком хороший сон, но хотелось бы увидеть его снова.

***
Скоро сессия.

В последнее время учусь круглые сутки. Так здорово – оттого, что теперь мне некогда мечтать или думать, о чем не следует. Но часто накатывает ощущение, будто бы я не понимаю ничего из того, что читаю. Иногда во сне появляется кукла юноши с силиконовой кожей и добрыми глазами – он читает мне заново то, что я не успела понять за день учебы. Он объясняет всё очень легко. Если бы можно было поменять местами сны и реальность – я бы давным-давно это сделала.

***



продолжение в комментариях

@темы: Своё, Рассказ

---

Доброго дня всем сообщникам)

[Kaoru Sorakami]

Я просто хотел целовать тебя в губы,
Держать тебя за руку, идя по дороге,
И чтобы в метро, прижимаясь друг к другу,
Мы не позволяли отдавить себе ноги.
Чтоб в этом потоке людских суеверий
Мы не потерялись, не стали чужими,
И чтоб в суете бесконечных течений
Мы не напоролись на камни под ними.
Но все невозможно. И невыносимо…
Когда-нибудь точно меня ты покинешь.
Уйдешь с посторонним красивым мужчиной
И счастлива будешь отныне и с ним лишь.
И, знаешь, родная, я вам пожелаю
Семейного счастья и радости долгой.
А я возвращаюсь опять к себе в стаю,
Из города прочь легкой поступью волка.
И если догонит серебряной пулей
Меня чересчур уж счастливый охотник,
Увидишь мой образ среди зимних улиц
И тут же поймешь, что таких как я сотни:
Уверенным шагом идущих навстречу,
Шагающих к гибели с доброй усмешкой,
Готовых любить бескорыстно и вечно
И просто потерянных в жизненной спешке.
Я просто хотел целовать тебя в губы,
Будить по утрам, засыпать с тобой рядом,
И чтобы в метро, прижимаясь друг к другу,
Могли мы забыть о назойливых взглядах.

@темы: Своё, На критику, Стихотворение