«Если "романический" роман упрекали за шаблонность, условность, литературность, то с таким же правом можно ставить вопрос: нет ли своего шаблона, своих «общих мест», своих условностей и в романе, именующем себя натуралистическим?
На протяжении всей своей двадцативековой истории роман много раз становился то более изобразительным и зато статичным, то более действенным, зато фантастичным. Лишь очень редко в отдельных, вне школ лежащих, случаях действенность сочеталась с изобразительностью. Желание быть серьёзным, учить и открывать объективную истину боролось с готовностью только на занимательность, на сильные, но фиктивные волнения. Чаще всего историки следят за усилением первой тенденции и игнорируют вторую. Надо признать, что в таком стремлении науки серьёзно говорить только о серьёзном была доля лицемерия. Получалось такое впечатление: есть романы для исследования и есть романы просто для чтения.
<…> Так не было согласия между исследователями и читателями. Одни произведения обследовались, чтились, были окружены всяческим почётом, входили в круг обязательных для образованности предметов и нередко потом оставались на полках в полной неприкосновенности их великолепных изданий, другие просто читались и зачитывались до дыр на их страницах. Но не было ли в возбуждаемом этими последними минутном волнении более сильного воздействия слова, чем в длительной и спокойной почтительности первых?»
Это книга 1927 года, а в ней поставлены такие важные вопросы, которые не дают покоя и мне, живущему чуть ли не век спустя.
На протяжении всей своей двадцативековой истории роман много раз становился то более изобразительным и зато статичным, то более действенным, зато фантастичным. Лишь очень редко в отдельных, вне школ лежащих, случаях действенность сочеталась с изобразительностью. Желание быть серьёзным, учить и открывать объективную истину боролось с готовностью только на занимательность, на сильные, но фиктивные волнения. Чаще всего историки следят за усилением первой тенденции и игнорируют вторую. Надо признать, что в таком стремлении науки серьёзно говорить только о серьёзном была доля лицемерия. Получалось такое впечатление: есть романы для исследования и есть романы просто для чтения.
<…> Так не было согласия между исследователями и читателями. Одни произведения обследовались, чтились, были окружены всяческим почётом, входили в круг обязательных для образованности предметов и нередко потом оставались на полках в полной неприкосновенности их великолепных изданий, другие просто читались и зачитывались до дыр на их страницах. Но не было ли в возбуждаемом этими последними минутном волнении более сильного воздействия слова, чем в длительной и спокойной почтительности первых?»
Борис Грифцов "Теория романа"
Это книга 1927 года, а в ней поставлены такие важные вопросы, которые не дают покоя и мне, живущему чуть ли не век спустя.