наблюдая за чужой игрой, я еле сдерживаю улыбку...Как все предсказуемо!
А русским опять не достались медали! Плевать нам на это! Нас все задолбали! Опять как всегда мы буржуев обманем, Себе мы в Сочах сколько хошь начеканем!
Имеют ли чувства какой-нибудь цвет, Когда они в душах кипят и зреют? Не знаю, смешно это или нет, Но часто мне кажется, что имеют.
Когда засмеются в душе подчас Трели по-вешнему соловьиные От дружеской встречи, улыбок, фраз, То чувства, наверно, пылают в нас Небесного цвета: синие-синие.
А если вдруг ревность сощурит взгляд Иль гнев опалит грозовым рассветом, То чувства, наверное, в нас горят Цветом пожара - багровым цветом.
Когда ж захлестнет тебя вдруг тоска, Да так, что вздохнуть невозможно даже, Тоска эта будет, как дым, горька, А цветом черная, словно сажа.
Если же сердце хмельным-хмельно, Счастье, какое ж оно, какое? Мне кажется, счастье, как луч. Оно Жаркое, солнечно-золотое!
Назвать даже попросту не берусь Все их - от ласки до горьких встрясок. Наверное, сколько на свете чувств, Столько цветов на земле и красок.
Судьба моя! Нам ли с тобой не знать, Что я под вьюгами не шатаюсь. Ты можешь любые мне чувства дать, Я все их готов не моргнув принять И даже черных не испугаюсь.
Но если ты даже и повелишь. Одно, хоть убей, я отвергну! Это Чувства крохотные, как мышь, Ничтожно-серого цвета!
*** Обжигающий дождь — он палач и целитель, Театральной завесы саднящий порез. И безумный актер, и рыдающий зритель, Перемешаны роли непризнанных пьес.
Равнодушные капли набросками судеб Пролегли на морщинах асфальтовых щек, И по ним мчатся вечно спешащие люди, Топчут линии жизни в ладонях дорог.
Треснул грунт под идущим по самому краю, И, качаясь, уходит земля из-под ног, И уже не заметно ни ада, ни рая, Только мусор с души, заметенный в совок.
Леденящая близость неверного шага, На тропе, превратившейся в замкнутый круг, А в руках бесполезная ржавая шпага, Да игрушечный конь, как единственный друг.
Ничего. Никого. Нервы стали канатом, И горчит липкий пот, разъедающий грим, Далеко впереди тень погибших фрегатов, Далеко позади догорающий Рим.
Всегда считал, что нет литературы массовой и элитарной, что это разделение выдумано теми, кто почему-то считает себя элитой, а свой вкус эталоном. Есть литература создателей, творцов, а есть литература подражателей. Вот и всё разделение, а массовость, популярность вовсе не означает её низкопробность. Будто писатель должен заранее соображать, как бы так написать поскучнее и поувесистее, чтобы его только высоколобые, бородатые мудрецы читали. Ну и какая это литература, если ты жуёшь одну банальную мысль, как мочалку, и пускаешь изо рта мыльные пузыри с такой смешной серьёзностью? Серьёзно не то, что написано с видом почётной скуки, не бредни моралистов и не маразматическая казуистика политиков, а то, за чем скрыт второй план, что слоисто, как торт, и то, в чём есть какая-то загадка, за чем виднеется какая-то грустная полуусмешка вдали. Каждый волен писать так, как ему хочется и как можется. "Все жанры хороши, кроме скучных". И хватит уже приписывать искусству долги! "Искусство должно", "художник должен"... Художник должен только собственному таланту! Только той силе, которая его этим талантом наделила! И никто ему приказывать не вправе. Что вам должно искусство? Не человек сделал искусство, а искусство сделало человека. Это то, что позволяет нам возвыситься над бытом и хмурой серостью жизни даже в самые трудные моменты.
"В сущности, Искусство - зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь".
"Пусть критики расходятся во мнениях, - художник остаётся верен себе. Можно простить человеку, который делает нечто полезное, если только он этим не восторгается.Тому же, кто создаёт бесполезное, единственным оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению. Всякое искусство совершенно бесполезно".
"- Вы, как и все, - заключил Алёша, - то есть как очень многие, только не надо быть таким, как все, вот что. - Даже несмотря на то, что все такие? - Да, несмотря на то, что все такие. Одни вы и будьте не такой".
К вопросу об ошибках больших писателей, который здесь когда-то поднимался:
"При исследовании творчества больших художников-классиков есть особая сложность - влияние их авторитетов. Практика показывает, что иногда ошибки, описки, несуразности, возможные у художника любого масштаба, объясняются как особенности стиля и т.п.".
"Где же пророческий дар? Отчего такой замечательный человек, как Толстой, ничего угадать не умеет, оказывается столь близоруким в жизни? “Что будет завтра?” — Завтра я сотворю чудеса, сказал волхв древнему русскому князю. В ответ князь, вынув меч, отрубил волхву голову, и волновавшаяся толпа, верившая волхву-прорицателю, успокоилась и разошлась. История всегда отсекает головы пророческим предсказаниям, и тем не менее толпа гонится за прорицателями. Маловерная, она ищет знамения, ибо ей хочется чуда. Но разве способность предсказывать служит доказательством чудотворной силы? Можно предсказать солнечное затмение, комету, но ведь это кажется чудом только темному человеку. Просвещенный же ум твердо знает, что там именно, где возможно предсказание, чуда нет, ибо возможность предсказания, предугадывания предполагает строгую закономерность. Следовательно, пророком окажется не тот, кто наиболее одарен духовно, не тот, кто хочет властвовать над миром и повелевать законами, не волхв, не кудесник, не художник, не мятежный гений, а тот, кто, вперед покорившись действительности и ее законам, обрек себя на механический труд подсчета и расчета. Бисмарк умел предсказать величие Пруссии и Германии, да не только Бисмарк, а заурядный немецкий политик, для которого все сводится к “Deutschland, Deutschland über alles”,мог угадать на много лет вперед, а вот Достоевский и Толстой ничего угадать не умели. У Достоевского это еще заметнее, чем у Толстого, потому что он чаще пытался угадывать: его дневник наполовину состоит из несбывшихся прорицаний. Поэтому же он сплошь и рядом компрометировал свое пророческое дарование".
Смертный, думать не надо о завтрашнем дне, Станем думать о счастье, о светлом вине. Мне раскаянья Бог никогда не дарует. Ну а если дарует - зачем оно мне?
«Свобода поэзии не в том, чтобы писать именно пустяки, вроде чернокнижия или Фета (который, однако же, хоро¬ший поэт), — а в том, чтобы не стеснять своего дарования произвольными претензиями и писать о том, к чему лежит душа. Фет был бы несвободен, если бы вздумал писать о социальных вопросах, и у него вы¬шла бы дрянь... Гоголь был совершенно свободен, когда писал «Ревизора» — к «Ревизору» был наклонен его талант... — каждому свое, у каждого своя свобода... В этом и состоит свобода, чтобы каждый делал то, что требуется его натурою».
«Так уж на святой Руси все заражено подражанием, всякий дразнит и корчит своего начальника. Говорят даже, какой-то титулярный советник, когда сделали его правителем какой-то отдельной небольшой канцелярии, тотчас же отгородил себе особенную комнату, назвавши ее «комнатой присутствия», и поставил у дверей каких-то капельдинеров с красными воротниками, в галунах, которые брались за ручку дверей и отворяли ее всякому приходившему, хотя в «комнате присутствия» насилу мог уставиться обыкновенный письменный стол. Приемы и обычаи значительного лица были солидны и величественны, но не многосложны. Главным основанием его системы была строгость. «Строгость, строгость и – строгость», – говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил. Хотя, впрочем, этому и не было никакой причины, потому что десяток чиновников, составлявших весь правительственный механизм канцелярии, и без того был в надлежащем страхе; завидя его издали, оставлял уже дело и ожидал стоя ввытяжку, пока начальник пройдет через комнату. Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив, но генеральский чин совершенно сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как-то спутался, сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек как следует, человек очень порядочный, во многих отношениях даже не глупый человек; но как только случалось ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином пониже его, там он был просто хоть из рук вон: молчал, и положение его возбуждало жалость, тем более что он сам даже чувствовал, что мог бы провести время несравненно лучше. В глазах его иногда видно было сильное желание присоединиться к какому-нибудь интересному разговору и кружку, но останавливала его мысль: не будет ли это уж очень много с его стороны, не будет ли фамильярно, и не уронит ли он чрез то своего значения? И вследствие таких рассуждений он оставался вечно в одном и том же молчаливом состоянии, произнося только изредка какие-то односложные звуки, и приобрел таким образом титул скучнейшего человека».
Как-то относительно недавно мы совершенно случайно попали на поэтический квартирник к двум парням, молодым харьковским поэтам, - мескалин и Ес Соя. Это два настолько противоположных человека, что когда ушел с Главного Стула один и пришел другой, народ был, мягко скажем, в шоке. Первым выступал мескалин - брюнет, с темными глазами, в черной коже. И поэзия у него агрессивная и злая местами, а еще он мне чем-то напомнил Маяковского. К сожалению, из его творчества ничего пока не могу выложить, мы приобрели книжицу с его стихами, но она временно не у нас. А потом вышел Ес Соя - милый мальчик-блондин с голубыми глазами. Такой добрый, хороший мальчик. Стихи его я слушала буквально с открытым ртом. Он потрясающий, правда! вот что о нем пишут: Лиричный и колкий, романтичный и эпатажный, нежный и беспощадный, суровый и ветреный, не по возрасту мудрый и по-детски наивный…Талантливейший представитель нового поколения современной поэзии Ес Соя! Я перечитала все, что он выложил на стихи.ру (он там под этим же псевдонимом, если кто заинтересуется) и.. черт возьми, он прекрасен! Больше всего мне понравилась его вещь под названием "Свитер". Вот, делюсь.
мы выбрасывали ключи от домов, мы рвали билеты на поезда, выходили на дорогу, как на войну.
кормили бедуинов-котов и будто бы навсегда ловили свою новую волну.
боясь запнуться, я сжег сегодня свое последнее из укрытий и мне так нужно уткнуться в твой синий, в кашлатинках, свитер.
«Пресловутый походный алтарь был изделием венской еврейской фирмы Мориц Малер, изготовлявшей всевозможные предметы, необходимые для богослужения и религиозного обихода, как-то: четки, образки святых. Алтарь состоял из трех растворов и был покрыт фальшивой позолотой, как и вся слава святой церкви. Не было никакой возможности, не обладая фантазией, установить, что, собственно, нарисовано на этих трех растворах. Ясно было только, что алтарь этот могли с таким же успехом использовать язычники из Замбези или бурятские и монгольские шаманы. Намалеванный кричащими красками, этот алтарь издали казался цветной таблицей для проверки зрения железнодорожников. Выделялась только одна фигура какого-то голого человека с сиянием вокруг головы и с позеленевшим телом, словно огузок протухшего и разлагающегося гуся. Хотя этому святому никто ничего плохого не делал, а, наоборот, по обеим сторонам от него находились два крылатых существа, которые должны были изображать ангелов,-- на зрителя картина производила такое впечатление, будто голый святой орет от ужаса при виде окружающей компании: дело в том, что ангелы выглядели сказочными чудовищами, чем-то средним между крылатой дикой кошкой и апокалипсическим чудовищем. На противоположной створке алтаря намалевали образ, который должен был изображать троицу. Голубя художнику в общем не особенно удалось испортить. Художник нарисовал какую-то птицу, которая так же походила на голубя, как и на белую курицу породы виандот. Зато бог-отец был похож на разбойника с дикого Запада, каких преподносят публике захватывающие кровавые американские фильмы. Бог-сын, наоборот, был изображен в виде веселого молодого человека с порядочным брюшком, прикрытым чем-то вроде плавок. В общем бог-сын походил на спортсмена: крест он держал в руке так элегантно, точно это была теннисная ракетка. Издали вся троица расплывалась, и создавалось впечатление, будто в крытый вокзал въезжает поезд. Что представляла собой третья икона - совсем нельзя было разобрать. Солдаты во время обедни всегда спорили, разгадывая этот ребус. Кто-то даже признал на образе пейзаж Присазавского края. Тем не менее под этой иконой стояло: "Святая Мария, матерь божья, помилуй нас!"».
"Он кровожадно посмотрел на Швейка и сказал: - Не прикидывайтесь идиотом. - Ничего не поделаешь, - серьёзно ответил Швейк. - Меня освободили от военной службы за идиотизм. Особой комиссией я официально признан идиотом. Я - официальный идиот".
"-Никаких четвертований, никаких колодок. Койка у нас есть, стол есть, лавки есть, места много, похлёбка нам полагается, хлеб дают, жбан воды приносят, отхожее место под самым носом. Во всём виден прогресс. Далековато, правда, ходить на допрос - по трем лестницам подниматься на следующий этаж, но зато на лестницах чисто и оживленно. Одного ведут сюда, другого - туда. Тут молодой, там старик, мужчины, женщины. Радуешься, что ты по крайней мере здесь не одинок. Всяк спокойно идет своей дорогой, и не приходится бояться, что ему в канцелярии скажут: "Мы посовещались, и завтра вы будете четвертованы или сожжены, по вашему собственному выбору". Это был тяжелый выбор! Я думаю, господа, что на многих из нас в такой момент нашел бы столбняк. Да, теперь условия улучшились в нашу пользу".
Забавно, некоторые выбирают сообщество, как одежду, ищут в нём что-то удобное и приятное, мягкое, во что можно усесться, как в кресло, ищут развлеченьица без труда. Хорошо, что наше сообщество сразу же отталкивает некоторых, система работает, мы не только сами занимаемся отбором участников, наше сообщество само по себе отбирает их, отталкивая одних и притягивая других. Может быть, даже стоит принимать участников через месяц-два раздумий: вдруг передумают вступать? А нам такие зачем? Ребята, вы не в цирке, здесь вам не будут показывать фокусы, не будут вас смешить до упаду, здесь стиль выбирает вас, а не вы стиль. Главное здесь - содержание, не обложка. Ценят здесь тех, кто умеет ценить других. Я друг тем, кто добр и старается что-то делать. Молчаливые лентяи и напыщенные сладкоежки мне безразличны. Мы не прогибаемся под изменчивый мир, но стараемся, чтобы здесь было уютно тем, кто действительно хочет здесь быть. Мы не грубы с теми, кто добр, но циничны с теми, кто ставит себя выше правил и других участников. Некоторых поступленцев даже спрашиваю, вам это сообщество для галочки или интересуетесь чем? Так даже ответить "пошёл на фиг" не соизволивают. Ну, жаль, конечно, но за большим количеством сообщников здесь не гонятся. Будет три человека - и хватит. Два дебила - это сила (с). И мы никуда не баллотируемся, голоса большинства населения дайри нам не нужны.
Можно читать и понимать произведения не так, как хотел сам автор, и при этом наслаждаться ими. Но имеем ли мы право на такое восприятие? Если писатель постмодернист - наверное, да, так как он сам заранее согласен на это и готов к последствиям. А если писатель не постмодернист? Во что можно превратить его произведение тогда? Насколько можно исказить суть? Тяжело читать Достоевского, зная его идеи, зная, что мы не близки своими эстетическими критериями. Но, мне кажется, знать его идеи, его намерения и планы всё-таки стоит, всё-таки нужно. С искусством нужно тоже быть честным, даже если из-за этого оно перестаёт тебе нравиться. Сложность в том, чтобы отыскать гармонию между твоими индивидуальными предпочтениями как читателя и авторской волей. Чтение - это тоже искусство, ему нужно учиться. ему нужно обучать. Нужно назвать его "искусство чтения" и ввести с первого класса, даже с пелёнок. Мы ищем в произведениях не только близкое и понятное нам, то, что может доставить нам удовольствие, мы стараемся ещё докопаться до того смысла, который творец вкладывал в слова, в изображение, в звук, с чем бы мы ни сталкивались. Значит, есть всё-таки неправильные интерпретации. Но становятся ли они от этого менее интересными и значимыми? Для меня - становятся, в том случае если они превращаются в пропаганду. Как я не люблю писателей-политиков, писателей-пропагандистов, так я не люблю пропагандистов-интерпретаторов. Это страшные люди! Что ты им ни покажи, они во всём прочтут политический намёк!